Перо фламинго [= Иероглиф ] - Наталия Орбенина

– Простите меня, Егор Федорович! Я постараюсь взять себя в руки, – она тяжело вздохнула. Что значит взять себя в руки? Примириться с неминуемой гибелью, покориться неведомой злой силе? – Мне бы не хотелось быть вам обузой.

– Как вы можете так говорить! Вы мне не обуза, вы… – он на секунду замолчал. – Вы моя муза! Вот, даже в первый раз в жизни удалось что-то срифмовать. Так я сделаюсь поэтом, первым поэтом Альхора!

«И последним», – добавил он про себя.

Серна улыбнулась. Эта улыбка, сверкнувшая сквозь слезы, необычайно преобразила её лицо. Вернее, именно в это мгновение, она вдруг поняла, что происходит с ней, в её душе. Страх и ужас куда-то ушли, вместо них неудержимым потоком вливалась теплота. Зачем она тут, зачем судьба бросила её в водоворот испытаний? Только за одним, чтобы оторваться от прежней обыденности, подняться над самой собой, чтобы почти уже высохшая без подлинного чувства душа ожила. Может, их жизнь уже отмерена по капле, и сколько еще их осталось, этих живительных капель? Ровно наполовину фляги? Так что же, ей так и уйти в небытие, не узнав, что есть подлинная любовь, подлинная страсть?

Серна резко обернулась к Аристову, он невольно больно дернул её за волосы, которые по-прежнему перебирал пальцами. Но она не почувствовала этой боли, она боялась иной боли, боли от потери того, чем её одарил Альхор!

– Я люблю вас, Егор Федорович, – спокойным и ясным голосом произнесла Серафима Львовна.

– Я знаю. Но не могу позволить себе оказаться непорядочным человеком и воспользоваться ситуацией, – тихим и решительным голосом ответил Егор.

Несколько мгновений они сидели молча, глядя друг на друга: она – с нарастающим разочарованием и мольбой, он – с бешеной борьбой внутри.

– Господи! Нет, я не могу больше обманывать тебя и себя! – Егор бросился к ней и обнял её целиком. – Я не могу сопротивляться своей любви! Боже, как я люблю тебя! Больше жизни!

Он обхватил её прекрасное лицо ладонями и покрыл безумными поцелуями. Плотину внутреннего сопротивления прорвало. Они упали на пол и предались своим чувствам, своей страсти, своей наконец-то обретенной любви. И больше не было страха, не было мыслей. Разум временно угас. Были только ласки, только ощущения тела, исстрадавшегося без любимого существа. Не существовало больше чопорной госпожи Соболевой, жены почтенного профессора и матери взрослого юноши, улетучился благопристойный Аристов, человек чести и благородства. Явились миру мужчина и женщина, которые истово любили друг друга. И эта истовость исходила из самых глубин существа, от ощущения взаимной предназначенности. Прежняя жизнь оказалась только длинной и скучной прелюдией для этой ошеломляющей вспышки. Серафима только на мгновение подивилась тому, что она, будучи более двадцати лет замужем, знает об искусстве любви и чувственном наслаждении не больше наивной гимназистки. Но это удивление стремительно сменилось всепоглощающей радостью от обретения нового знания. И от понимания того, что её возраст, страшно вспомнить, ведь между ними десять лет разницы, её возраст не помеха для того, чтобы наверстать упущенное.

Эка невидаль, скажет скептически настроенный читатель. Знаем, знаем, как на самом деле это называется. Разврат, измена, похоть, гадость, одним словом. И не важно, где сие произойдет. Хоть в пустыне, хоть в темном чулане или в грязных меблированных комнатах. Но вас нет здесь, злые ядовитые языки, поборники ханжеской добродетели, тайные завистники чужому счастью! Есть только бледный свет луны, есть величественные колонны, стоящие в дозоре и стерегущие любовников. Есть ветер пустыни, поющий гимн великому всепоглощающему счастью.

Что ж, Альхор, оказывается, не просто так явился им…

Серна и Егор не разомкнули объятий даже тогда, когда силы покинули их. Их губы вновь искали поцелуя, дыхание слилось, сердца бились, как одно. Крепко обнявшись, они замерли на полу храма. Они слушали только свои сердца, только шепот друг друга, и потому не слышали, как, осторожно ступая, под полуразрушенные своды вошла Белая львица. Она бесшумно приблизилась и уселась неподалеку, обвив себя длинным упругим хвостом. Её странные голубовато-зеленые глаза мерцали в темноте. Теплые волны человеческой чувственности будоражили её нервные ноздри. В зыбком свете луны казалось, что зверь улыбается. Или она просто зевнула? Зевнула и лениво растянулась вдоль тела Егора, почти касаясь его.

Солнце пробудило любовников и заставило вернуться из заоблачных далей. Но теперь тяготы пустынного быта уже не казались такими нестерпимыми, страх уже не выплескивался наружу, его упорно вытесняла радость, какое-то безудержное счастье. Сумасшедшее счастье обреченных.

– Ты мне снился всю ночь, – она потянулась и нежно поцеловала возлюбленного.

– Мне стыдно говорить вам, мадам, но вы мне не снились! – он засмеялся и обнял её.

– Вот как? – она изобразила обиду. – Что же тогда?

– Даже сны Альхор посылает необычные. Мне снилась Белая львица. Будто она была тут, рядом. И она была моей возлюбленной!

– Вот так устроены все мужчины! – Серна погрозила Егору пальцем. – Уже соперница? Но я не уступлю, у меня тоже найдутся крепкие когти!

Они снова обнялись, и тут Серна с тихим возгласом сняла с рубашки на спине Аристова несколько белых шерстинок. С округлившимися глазами, она поднесла находку к его лицу. Его взор стал серьезным и злым.

– К черту эту дрянь, я не боюсь этой бесовщины! Моя любовь не сон, не выдумка, не мираж, и не минутная блажь! Пусть все летит в тартарары в этом призрачном городе. Но я люблю только тебя, все остальное мистификация, призраки, фата-моргана!

Что им оставалось делать? Терзаться постоянными непонятными пугающими загадками? Нет, на это уже не было сил. Понять окружающее невозможно. Но главное уже произошло, и оно было доступно их разумению.

Лепеча ласковые слова и глупые нежности, взявшись за руки, они двинулись к источнику, и, не сговариваясь, издали обошли то место, откуда торчала из песка базальтовая рука. Какая разница теперь, что с ней сталось? Лучше просто не знать и не томиться неведомым страхом. Но страх все же не отпускал, животный, глубинный. И он вырвался наружу, когда они увидели, что лужи нет! Вода едва сочится, а лужа высохла! Спасительная вода иссякала! Поспешно набрали в единственную флягу и вернулись в полном унынии, пытаясь придумать, во что еще можно набрать воды. Егор кружил по храму, между колоннами, мучительно стараясь изобрести выход:

– Серна! – позвал он. – Погляди сюда, ты передвигала камень? – Он указал на камень, поверхность которого служила для разрезания верблюжьего мяса.

– Нет, – она недоуменно пожала плечами. – Он слишком тяжел, да и зачем мне?

– Посмотри! Я подвинул этот камень в тень угла храма и колонны. Он был почти рядом с фундаментом, я точно помню. А теперь? Теперь он странным образом переместился, на него падает солнце, хотя вчера в это же время тут была густая тень. И между камнем и углом строения образовалось расстояние почти… – он измерил. – Почти в две ладони!